Его молодость оборвалась рано, в девятнадцать лет, под артиллерийским разрывом на австро-итальянском фронте, когда будущий писатель был тяжело ранен. Юноши, сражавшиеся в первую мировую войну, узнали страдания, насилие, смерть, так и не успев повзрослеть.

Эту рану Хемингуэй пронесет через всю жизнь. В первом же крохотном его сборнике «Три рассказа и десять стихотворений» (The Stories and Ten Poems, 1923) есть рассказ о смерти жокея-неудачника, придавленного лошадью на скачках. Его сынишка-подросток думает: «Стоит им только взяться, и от человека ничего не останется». «Они» - это, конечно, не приятели погибшего Батлера, равнодушно сказавшие: доигрался-таки! Пройдет много лет, прежде чем хемингуэевские герои распознают тех, кто убивает.

Потом была серия коротких, иные строк на пятнадцать, зарисовок, многие — с войны. В них боль, и страх, и мука от зрелища бессмысленной человечьей бойни. Вот что происходит «в наше время»,— словно говорит писатель самим названием книги. Миниатюры потрясают суховатостью, даже жестокостью манеры. Бои, расстрелы, взбаламученная толпа беженцев, мертвые, молитва о спасении. Автор всматривается в кровь и ужасы и отстраняется от них.

Эрнест Хемингуэй в 1939 году

«Оба мы с тобой заключили сепаратный мир... Мы с тобой плохие патриоты», — говорит раненый американец военный писатель раненому итальянцу. По иронии судьбы Хемингуэй как военный писатель начался, пожалуй, с этих слов самого Ника. Через пять лет их почти буквально повторит бежавший с поля боя лейтенант Фредерик Генри, центральный персонаж романа под многозначимым названием «Прощай, оружие» (A Farewell to Arms, 1929).

Заключение «сепаратного мира» — это и искренний исступленный протест против войны, и жест какой-то растерянности перед се страшным ликом, а отчаянная попытка выжить.

Хемингуэй и Хедли в 1922 году.

Трудно даже подсчитать, как много времени Хемингуэй путешествовал жил за границей. В отличие, скажем, от Фолкнера, который почти не выезжал из захолустного Оксфорда, Хемингуэй лишь ненадолго наведывался домой, на родину. Что-то гнало писателя из Америки.

На Кубе, в Испании, Италии, Франции, в Африке больше мест, отмеченных его присутствием, чем в США,- родной Оук-Парк под Чикаго, Северный Мичиган, Ки-Уэст, Кетчем в Айдахо — что еще? Коррида и сафари к середине 30-х годов стали почитаться едва ли не стилем жизни Хемингуэя, а риск, опасность, азарт игры со смертью — непременными принадлежностями его сочинений.

Вокруг писателя прочно складывалась легенда. Он надевал маску бродяги, спортсмена, выпивоxи, охотника, aficionado — знатока и ценителя тавромахии, и за не редко кому хотелось и удавалось заглянуть.

Смотришь фотографии того периода: Хемингуэй на бое быков, Хемингуэй с рыболовной снастью, Хемингуэй с убитым буйволом, Хемингуэй у боксерского ринга...

Источник: ЛИТЕРАТУРНАЯ ГАЗЕТА