Гость портала, INNOV.RU

Сергей Николаевич, добрый день! Что Вас привело в Нижний Новгород?

– Прежде всего, любопытство к новому: к новым темам, новым людям, новым идеям. Иногда думаешь о каких-то местах, которые тебе интересны и представляешь: вот бы там побывать! И вдруг оказываешься там. Сегодня это Нижний Новгород – один из главных центров российской индустрии, особенно развитый в сферах обороны, культуры и науки. Привлекла и тема, которой мы занимаемся много лет – обеспечение экономически безопасного и устойчивого развития страны. 

Приглашение приехать на конференцию поступило не только от Нижегородского государственного технического университета имени Р. Е. Алексеева, но ещё и от Российской академии естественных наук, членом которой я являюсь. 

Мне любопытен взгляд технического университета на экономическую проблематику. Сторонний и не всегда привычный взгляд на сложившееся направление в науке, в данном случае экономическое, всегда интересен и полезен. Ломаются стереотипы, появляются новые импульсы для исследований. В противном случае велик риск застоя.

К теме экономической безопасности вновь привлечено внимание. Много приходится заниматься различными её аспектами в рамках Научного совета Совета Безопасности Российской Федерации. И то, что происходило на конференции, на мой взгляд, полезно для ведущейся работы. Состоялась компактная, но весьма содержательная и активная дискуссия.

Вы проректор по научному и инновационному развитию такого известного вуза, как Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации. Не могли бы Вы сказать несколько слов о Вашем университете?

– Университет возник недавно – в 2010 году. И университетом в классическом понимании этого слова ему только предстоит стать. Но в действительности он имеет глубокие корни и в следующем году ему исполнится 95 лет. История жизни вуза большая. Чтобы стать университетом ему пришлось пройти путь от Московского финансового института до солидной Финансовой академии при Правительстве Российской Федерации. 

За последние два года стремительно изменились масштабы: к университету присоединили четыре высших учебных заведения. Это одни из ведущих институтов финансового профиля – Всероссийский заочный финансово-экономический институт (ВЗФЭИ), Всероссийская государственная налоговая академия, Государственный университет Министерства финансов (бывшая Академия бюджета и казначейства) и ряд средних профессиональных учебных заведений.

Когда-то для меня, выпускника экономического факультета МГУ, финансовый институт казался профессиональным, но очень компактным и весьма закрытым вузом. Теперь же это один из крупнейших вузов страны. Имеющий собственное выраженное лицо, получивший в марте 2013 года право разрабатывать собственные образовательные стандарты.

Его можно назвать конгломератом, состоящим из 16 факультетов, нескольких десятков филиалов ВПО и колледжей, разбросанных от Хабаровска до Калининграда. В составе университета 193 кафедры (из них 83 – только в Москве), 84 тысячи студентов, 3 800 преподавателей.

Сергей Николаевич, расскажите о Вашей сфере деятельности?

– Конечно, я не могу не сказать о собственном блоке – науке и инновациях. У нас есть ряд пусть небольших, но активно развивающихся институтов. Они по благоприятному стечению обстоятельств (мы являемся вузом при правительстве РФ) финансируются из бюджета, а не только за счёт внебюджетных доходов, как организовано финансирование науки в большинстве вузов страны. Но мы и сами зарабатываем, отвоёвывая  свои сегменты рынка консультационных услуг и аналитики. В прошлом году заработали столько же, сколько получили от бюджета. 

Наличие устойчивых источников финансирования позволяет организовать работу постоянных коллективов в востребованных правительством, профильными ведомствами, государственными корпорациями, а также бизнесом, направлениях. Накоплены немалые результаты не только в финансово-экономической области: решение проблем банковской системы, национальной платежной системы, обеспечения доходных и расходных статей бюджета, управление долгом, рационализации межбюджетных отношений, пенсионного обеспечения и социального страхования, моделирования экономического развития страны и регионов, формирования позиции в рамках работы российских представителей в Группе 20 и шанхайской организации сотрудничества и т.д. 

Но помимо прикладных исследований мы стремимся развивать консультационную деятельность и стать базовой площадкой для реального сектора экономики, решая проблемы развития субъектов Федерации, городских агломераций и моногородов, готовя финансовые схемы для различных управленческих, корпоративных проектов, проектов государственно-частного партнерства. В этой связи для нас крайне важны междисциплинарная работа, особенно с инженерно-техническими вузами.  Здесь мы могли бы подумать о взаимном дополнении опыта, реализуя конкретные проекты инвестиционного типа.

Нами ведутся конкретные разработки в области наукометрии с целью определения потенциала для развития приоритетных технологических направлений в стране, проводится библиометрическая оценка и сравнительный анализ активности российских исследователей и научных школ. 

Добавлю, что мы также предприняли шаги в части коммерциализации инноваций, разработанных не только в нашем вузе, но и в других, создав соответствующую инфраструктуру. Здесь, конечно, еще многое предстоит сделать.

В связи со стимулируемой Федеральным Правительством переориентацией многих вузов на исследования и инновационную деятельность, не могу не отметить, что многие новые задачи, поставленные перед ведущими вузами, не подкреплены должной нормативно-правовой базой и ресурсами. Все это препятствует интеграции науки и образования и их развитию на конкурентоспособном уровне. Наши специалисты проанализировали опыт в этой области и выступили с рядом поправок в законодательство, указывая на возможности быстрого преодоления слабых мест и препон для выхода образования через интеграцию с наукой на более высокий уровень. 

Какие именно структурные подразделения Вашего университета имеют отношение к вопросам экономической безопасности?

– Повторюсь, развитие науки в учебном заведении идет очень сложно. Образовательный процесс задушен текучкой, отчетностью, перепиской и для занятий наукой у преподавателей зачастую просто физически не хватает времени. Тем не менее, тематика финансовой безопасности разрабатывалась ещё в рамках Финансового института и Финансовой академии. Но то были совершенно иные времена. Многие подходы изменились, как изменился и сам предмет, требующий своего изучения и анализа, исходя из новых задач экономического развития не только государства, но и частнопредпринимательского сектора, к тому же работающего в открытой внешнему миру конкурентной среде. 

Я пришел в университет в 2010 году. Тогда же возник замысел, поддержанный руководством Университета, основанный на опыте моей работы в различных структурах Совета Безопасности РФ: в течение 10 лет мне довелось быть членом межведомственной комиссии по экономическим вопросам при Совете Безопасности. В межведомственную комиссию входят руководители всех министерств и ведомств и крупных предпринимательских объединений, там согласовываются и обсуждаются самые острые проблемы экономического развития страны, вырабатываются общие позиции по их решению. Сейчас я являюсь членом Научного совета при Совете Безопасности.

Так появилась возможность смычки между заинтересованными потребителями, заказчиками и группами экспертов университета. Был создан Институт проблем экономической безопасности и стратегического планирования. Мы активно работали над рекомендациями по внедрению Национальной стратегии обеспечения национальной безопасности, работаем над законодательством по стратегическому планированию, в том числе, в Государственной думе и Совете Федерации. После первого чтения сейчас готовится второй вариант. 

Мы разработали мониторинг показателей, работаем над уточнением пороговых значений индикаторов экономической безопасности и их формированием для мониторинга. И это не все. Институт работает с государственными корпорациями, занимаясь проблемами их развития. Кроме того, готовим исследования по экономической безопасности крупных и объединенных вузов. 

Институт небольшой, но есть возможность привлечения к работам широкого круга ученых и экспертов. Кроме того, мы работаем в тесной кооперации с Институтами РАН и РАЕН.

В Вашем докладе Вы отметили как одну из острых проблем – чрезмерную открытость российской экономики. Не могли бы Вы пояснить этот тезис?

– Мне кажется, что это достаточно очевидно. В равной степени автаркия и чрезмерная  открытость создают угрозы для безопасного и устойчивого развития страны. Каждая модель, конечно, по-своему. 

Страна, обладающая достаточным ресурсным потенциалом и масштабным объемом спроса для развития целого ряда производств, продуктов, сегментов рынка, фактически пошла в результате либерального характера реформ 90-х годов и трансформации всей социально-экономической системы на открытие экономики. Пошла, не будучи к этому подготовлена. Она оказалась опрокинутой в мир и стала объектом и полем глобальной конкуренции и хищнического вывоза материальных ресурсов, знаний и капиталов. Только в 1972–1973 гг. насчитывалось свыше 70 тысяч непонятных компаний, занимавшихся внешнеторговой деятельностью и, по сути, никак нерегулируемых.

Степень открытости, о которой тогда было заявлено и с чем многие не соглашались, освобождение цен на базовую продукцию и услуги, приближение внутренних цен к мировым полностью лишили нашу страну конкурентоспособных позиций. Это касается энергетики, теплоснабжения, ЖКХ, товарных и пассажирских перевозок. Это было наше серьезное преимущество. Оно создавало возможности для продуманной адаптации и трансформации с учетом потребностей мировых рынков. 

Загубив производство полуфабрикатов и финальной, особенно, сложной высокотехнологичной продукции, Мы, соответственно, создали условия для разрушения  и примитивизации всех обрабатывающих производств. В результате, возросла и возрастает импортная товарная (а импорт в два – два с половиной раза опережает по темпам роста экспорт и не так долго ждать отрицательного сальдо торгового и платежного баланса) и внешняя технологическая зависимость. 

При этом против промышленности в нашей стране стоит высокомонополизированное сырьевое производство, работающее на 50% на экспорт. Мы сегодня экспортируем техническую продукцию только до 5-го передела. Это привело к тому, что мы фактически поставили себя в зависимость от узкого сегмента мирового рынка. 

Можете ли Вы привести пример?

– Приведу пример зависимости, как результата открытости. Накануне кризиса 2008 года у нас 47–48 % ВВП формировалось за счет внешних факторов. От факторов, на которые мы влияния не оказываем, которые не регулируем, а в силу примитивизации и монокультурности нашего производства и экспорта, естественно, мы оказались в ситуации, когда не можем четко, быстро и адекватно реагировать на внешние риски и угрозы. 

Часто эти угрозы не являются результатом каких-то направленных действий или конкурентной борьбы, а просто возникают вследствие изменения рыночной  конъюнктуры. В случае безусловно явной конкуренции предпринимаются  запланированные действия, которым сложно противостоять. В руках конкурентов финансовые и товарные ресурсы, интеллект, технологии, соответствующие современные и гибкие институты и, естественно, они будут доминировать на рынках, на которые все сложнее и дороже стоит проникать. 

Есть и другие моменты. Открытость опасна в нашем случае и тем, что монетизация  нашей экономики увязана с поступлением твердой валюты. Замечу, что валюта зарабатывается на экспорте сырьевых товаров. Эта конструкция, таким образом, создает внешнюю зависимость и закрепляет сырьевую ориентацию страны. 

Как регулировались кредитная эмиссия и эмиссия денежных средств в конце прошлого века?

– В условиях политики финансовой стабилизации, проводимой долгие годы, было признано, что ЦБ РФ не должен эмитировать кредитные средства под собственные экономические потребности страны. И это законодательно оговаривалось в 1996 году по рекомендации Международного валютного фонда, чтобы не породить инфляцию, чтобы кредитная эмиссия и эмиссия денежных средств не осуществлялась, исходя из внутренних потребностей российской экономики. Убеждали в возможности расшатывания и без того разбалансированной экономики. 

В это ещё можно было поверить в 90-е годы, хотя и тогда это было очень сомнительно. В 1998 году фактически такая политика привела к потере нами экономической независимости. Мы стояли на грани введения института внешнего валютного управления страной. 

Этого не допустили, но была угроза потери своего места в мире как самостоятельного, суверенного государства, о чем Владимир Путин говорит уже лет 10.

И что же произошло с экономическим суверенитетом России?

– Мы сохранили экономический суверенитет. Но одно из последствий либерализации и глобализации – снижение уровня экономического суверенитета. Государство при этом лишается независимости в денежно-кредитной политике и Центральный Банк подчиняется общим интересам глобальной финансовой системы. Сейчас идет мощный нажим из-за происходящего кризиса с целью согласования политики в сфере налогов и бюджета. Моделью является Европа. 

Но было принято решение о дефолте, которое должно было ускорить этот процесс. Принято было абсолютно волюнтаристски. Была поставлена задача полной привязки нашей денежно-кредитной системы к внешнему воздействию, с сохранением самостоятельности ЦБ в части только надзорных функций и функций эмиссии под ввезенные 50 млрд долларов, которые должны были по соответствующему курсу обеспечить экономике определенный объем денежных средств в обмен на известные требования.

Кстати, 17-го числа был дефолт, а на следующий день в одном банковском журнале прошла незамеченной публикация Сороса, где вся эта схема была изложена. 

Что будет, по Вашему мнению, в ближайшей перспективе?

– Я предвижу, что в результате долгового кризиса произойдет определенная модернизация институтов. Идет тяжелая внутренняя борьба, но если кризис зайдет дальше, в отчаянной ситуации может произойти передача некоторых функций по решению бюджетных проблем на наднациональный уровень. 

Таким образом, мы с вами являемся свидетелями все большей и большей открытости экономики не в вульгарном, «торговом» смысле, что мы столько-то закупили, столько-то продали, а в более тонком взаимодействии национальных механизмов регулирования и планировании развития страны. На это сориентирована работа G20, где мы очень активно отстаиваем свои национальные интересы, Идет сложный процесс адаптации национальной экономики к сильно либерализованной мировой экономике. 

О том, что мы слишком открыты, свидетельствует превышение средних норм. Например, соотношение объемов мировой торговли и глобального ВВП, объемов потоков капитала к объему собственного капитала. Все эти вещи достаточно хорошо измеряются, мы посмотрели пороговые значения, когда говорили о стратегии национальной безопасности применительно к финансово-экономической безопасности.

Проблема интересная и серьезная. На самом деле здесь нужно готовить специалистов, обучать, чтобы люди понимали. И это интересно и важно с практических позиций, особенно для крупного бизнеса, который в последние годы проводит активную политику заимствований. 

После дефолта 1998 года у нас изменилась концепция управления долгом. Долг из внешнего стал внутренним. И он чрезвычайно высок. Очень быстро растет. Но при этом внешний долг государство переложило на корпорации, и якобы по этим счетам оно не отвечает. Но ведь это не так! Свыше 600 миллиардов долларов – это задолженность компаний. Сумма немалая. Более 40% этого долга – задолженность государственных компаний: Газпрома и многих других госкорпораций. За последние 10 лет резко выросла задолженность ОАО «РЖД».

Есть система индикаторов? По каким индикаторам у нас ситуация наиболее неблагоприятная?

– Этих индикаторов достаточно много, это целая большая таблица. Их больше 80. Пока можно говорить о том, что в целом ситуация выглядит стабильной. Причем, если говорить о валовом внутреннем продукте, о нем как о показателе надо говорить с огромной осторожностью. В ЕС в 2009 году была создана специальная комиссия по оценке того, что же собой представляет современный ВВП. 

В условиях глобализации из ВВП надо изымать долю в 25–30 %, потому что она не является национальной. У всех вызывает сомнение быстрый рост китайцев, потому что они засчитывают всё: интеллектуальную собственность, технологии, оборудование, которые часто им не принадлежат. 

И возникает вопрос, в какой мере мы способны правильно произвести оценку ВВП? В значительной степени, я считаю, что это такая «колдовская» операция, потому что периодически ВВП надо корректировать.

Вместе с тем нельзя им пренебрегать. Все-таки это измеритель состояния дел и твердо можно сказать, что темпы роста, на которые рассчитаны современные наши планы, лежат в диапазоне 3,5–4,7%. Это прогнозные показатели, заложенные в федеральный бюджет. Считается, что при этом бюджет будет выполнять свои социальные обязательства, стимулировать развитие страны. Всё, что ниже этого, означает  прекращение всяких попыток масштабного технологического обновления и выполнения социальных обязательств. 

Недавно прозвучала внешняя оценка ожидаемых темпов прироста ВВП России за 2013 год на уровне 1,8 %. Что будет в этом случае?

– В этом случае будет катастрофа. Я могу сказать, как было в советское время. Я просматривал эти материалы, знаю мнение академика А.Г. Аганбегяна. И, в общем, это вещи известные, он просто подтвердил, что тогда центральные органы требовали обоснования темпов роста не меньше 4 %, а реально в 1986–1990 гг. мы скатывались на уровень ниже 3%. Т.е. в СССР не обеспечивались рассчитанные обязательства по обороне, по социалке, по развитию. В этой ситуации, когда темпы роста ниже определенного уровня, экономика начинает буксовать, стагнировать. 

И естественно, в условиях открытых границ при свободе движения капитала через текущие счета, возникает опасность оттока предпринимательского капитала, который мог бы взять на себя часть нагрузки по поддержанию роста. И оффшоры здесь не виноваты. В 2007 году, накануне кризиса, зная, что он будет, мы еще больше либерализовали экономику. Потом дополнительно либерализовали летом 2008 года, за 3 месяца до краха. 

А причина-то вот этого неразумного поведения в чем?

– Отчасти, наверное, это была демонстрация создания условий для бизнеса, либерального подхода. А на Западе, наоборот, от него уже стали отходить. Их позиция идеологически изменилась. Они добились достаточной либерализации, чтобы начать регулирование экономических процессов и отказаться от турбулентности, неопределенности развития. 

Они добились своего, сняли барьеры, получили доступ ко всем рынкам разных стран, разрушили структуру Восточного блока. Россия была «черной дырой», закрытой страной с огромным объемом ресурсов. Получив это всё в течение 15 лет и стабилизировав ситуацию, они поняли, что начинается другая жизнь, от «сладкой» жизни пора переходить к серьезному, озабоченному регулированию, созданию новых институтов управления. Это нормальная логика развития, следствие 150 лет предпринятых ими определенных шагов. Мы же оказались в контрфазе.

Вернемся к нам. Что можно спрогнозировать, экстраполировать на ближайшие годы? Что у нас будет происходить в экономике?

– Трудно прогнозировать будущее, но у каждого человека есть интуиция. Интересно, например, что Альбрехт Дюрер даже нарисовал подобие ядерного взрыва, якобы и Нострадамус видел ядерный взрыв. 

Я могу сказать, что до 2020 года картина ясная, причина этого – инерционность экономических процессов и заложенные уже показатели бюджета, экономическая политика и инструменты, ориентированные на определенный тип развития. Конечно, если будет продолжаться финансовая макроэкономическая стабилизация, если будут введены некоторые строгости в отношении движения капитала, что будет сделать довольно сложно, поскольку мы уже сильно открылись. 

Здесь надо предпринимать целый ряд мер, надо запускать очень тонкие инструменты и, конечно, требуется огромная политическая воля. Если этого не сделать, экономику ждет замедление темпов роста, сокращение бюджетных расходов, ограничение и спад потребительского спроса. Не будет никакого серьезного и долгосрочного государственно-частного партнерства. А на него можно было бы переложить часть нынешней нагрузки на государство.

Не надо играть в видимость того, что мы такие же, как все «цивилизованные» страны. Надо создавать последовательно институты свободной экономики, институты взаимодействия государства с бизнесом и гражданским обществом. Для этого нужно созреть, вырасти и должно смениться два – три поколения, это не делается за 15–20 лет. 

Каковы наши главные задачи?

– Решать свои национальные проблемы. Они связаны с тем, что находится на периферии экономической политики и экономических преобразований. Но их воздействие все ощутимее. Практически у нас происходит депопуляция территории, полная территориальная дисгармония, это одна из крупнейших проблем. 

Главное не в том, что у нас инфляция, валютные курсы, проблемы с рынками, это вторично на фоне социальных проблем, это все не очень страшные и вполне решаемые вопросы. Проблема состоит в том, что у нас обезлюдели малые города и поселки, из 157 тысяч сельских поселений в 80 тысячах живет менее 100 человек, а в 27 тысячах – нет вообще ни одного человека. 

Мы потеряли не просто сельское население, мы теряем культуру, традиции, корни, это невозможно возродить и это вопрос продовольственной безопасности, о которой мы очень много говорим.

К сожалению, сворачивается малый бизнес, ни количественно, ни качественно малый бизнес не соответствует ничему, не развивается. Более того, статистика показывает, что в регионах произошло закрытие целого ряда предприятий, даже средний бизнес с проблемами.

Один бизнесмен рассказал мне, что он живет в Праге, имеет в России торговую сеть, но чтобы организовать новый магазин, он уже заполнил более 600 различных справок. Кроме того, утром или вечером может прийти спецназ, чтобы посмотреть, что у предпринимателя в сейфах. Понятно, что в таких условиях нормальный бизнес не развивается. 

К чему это приводит? В целом ряде регионов сворачивается экономическая деятельность, что приводит к диспропорциям в размещении производительных сил. 

Что у нас сегодня происходит в сфере планирования?

– Без наличия стратегического плана, без индикативного планирования на длительную перспективу, без Центра принятия стратегических экономических решений и выработки механизмов регулирования рассчитывать на долгосрочные результаты нельзя.

Кстати, в Советском Союзе в 80-е годы планирование не было директивным, это прямая ложь, являющаяся результатом неграмотности и данью современным стереотипам.

Но индикативный план – это очень сложный механизм, без которого невозможно осуществить модернизацию, восстановить рациональные пропорции довольно сложно, потому что бизнесу нужно показать границы. Возьмите французское планирование 5–7-летнее, возьмите голландское, японское. 

Я думаю, что на самом деле у нас ситуация двойственная. Не можем никак отказаться в экономической политике полностью от приверженности преимущественно принципам финансовой стабилизации, игнорируя тот факт, что наша экономика не имеет тех институтов, которые позволяют реальному сектору и бизнесу приспосабливаться к этим сигналам. 

Это красивая схема, но она не работает полноценно. Наша инфляция никак не снижается, она одна из наиболее высоких в мире за последние 70 лет. Это было видно мне при просмотре динамических рядов, когда разрабатывались пороговые значения. 

Поэтому альтернативы нет, только переход на другой путь, на инновационное развитие. 

За 2000-е годы мы создали все институты инновационной экономики, институты развития. Мы создали много Центров внедрения, трансфера, много технопарков, всего 400 различных центров, осталось только довести всё это до ума и работать. 

Ситуация мне напоминает некую телегу, которая в 90-е году зашла в глубокую колею, и нужен мужик, который должен эту телегу вытащить и переставить в сторону, на твердую почву. Кажется, такое может произойти, будем надеяться. В противном случае наша телега увязнет где-нибудь в болоте. 

Поэтому, если говорить аллегорически, ситуация выглядит именно таким образом, хотите сделать – делайте: есть институты развития, есть корпорации, наладьте всё то, что вы хотели наладить. Даже Сколково может быть к пользе дела, при всей ироничности отношения к нему, скепсисе и откровенной обиде наших наукоградов.

Спасибо большое, Сергей Николаевич!